Страна моя, боль моя

Даниэль Баренбойм - всемирно известный пианист и дирижер, художественный руководитель Берлинского филармонического оркестра и приглашенный главный дирижер миланской ’Ла Скалы’. В 1999 году совместно с известным палестинским ученым и общественным деятелем Эдвардом Саидом создал оркестр «Западно-восточный диван», объединяющий молодых музыкантов из Израиля и арабских стран с целью стимулирования диалога и выработки общих целей между представителями различных культур Ближнего Востока.  Этот оркестр выступил с беспрецедентным концертом в Рамалле в 2005 году. В 2006 году Баренбойм стал обладателем ежегодно вручаемой Еврейским музеем в Берлине премии за «Взаимопонимание и толерантность». Недавно Баренбойм выступил инициатором проекта музыкального образования на палестинских территориях, включая создание детского сада с музыкальным уклоном и Палестинского молодежного оркестра. В качестве Посланца мира ООН он будет продолжать способствовать укреплению мира и толерантности с помощью общего языка музыки.  

Статья опубликована в мае 2008 г. 

На стенах моей гримерной в Берлинской Опере висят снимки - фотографии, напоминающие о том, что я вижу из окна своего дома в Иерусалиме. Они слегка поблекли, а бумага местами покоробилась, но узнать виды легко - Старый город, Мечеть Омара со сверкающим куполом, стены, ворота. . .

Порой перед спектаклем я сижу в этой комнате, смотрю на снимки и думаю об Иерусалиме, об Израиле - о моем доме. Говорят, до 1989 г. в моей нынешней гримерке был кабинет сотрудника Штази, гэдээровской государственной полиции: если бы я был человеком сентиментальным, этот факт несомненно помог бы мне преодолеть эту черту - но я и так несентиментален. Ситуация на Ближнем Востоке для меня - вещь слишком близкая, слишком личная, чтобы впадать в сентиментальность.

С 1952 г. я - владелец израильского паспорта. И с 15 лет езжу по всему миру с концертами. Я жил в Лондоне и Париже, годами курсировал между Чикаго и Берлином. Еще до того, как я стал гражданином Израиля, у меня был аргентинский паспорт, а позднее я получил еще и испанский. А в 2007 г. я стал единственным израильтянином в мире, который, пересекая границу своего государства, может предъявить еще и палестинский паспорт.

В общем, я, так сказать - живое свидетельство того, что лишь прагматическое решение о создании двух государств (а еще лучше, как бы абсурдно это ни звучало, федерации трех стран: Израиля, Палестины и Иордании) способно принести мир нашему региону.

Что я могу ответить тем, кто скажет: ты просто наивный музыкант? То, что я не политик, хотя еще ребенком обменивался рукопожатиями с Давидом Бен-Гурионом и Шимоном Пересом (Shimon Peres): меня всегда волновала не политика, а человечность. И именно с этой точки зрения я вполне способен - тем более будучи музыкантом - анализировать сложившуюся ситуацию.

Мои дедушки и бабушки как по материнской, так и по отцовской линии были российскими евреями: они бежали от погромов в Буэнос-Айрес в 1904 г. К сожалению я никогда не расспрашивал родителей о подробностях истории нашей семьи.

Во-первых, в детские годы я был крайне сосредоточен на самом себе, а во-вторых то, что мы постоянно находимся в состоянии перемен, тогда казалось ’нормальным’. Однако история о том, как познакомились мои дед и бабушка по материнской линии, по своему уникальна.

Когда они, после мучительно долгого плавания, оказались в порту Буэнос-Айреса, им объявили, что сойти на берег разрешат лишь семьям: квота на иммигрантов-’одиночек’ была уже исчерпана. Они оба прибыли поодиночке, и тогда дед взял бабушку за руку и сказал: ’Давай поженимся!’ Так они и сделали, а сойдя на берег, сразу же расстались. В следующий раз они встретились случайно, через два-три года, полюбили друг друга и уже не расставались до конца жизни.

Моя бабушка по матери была пылкой сионисткой. Еще в 1929 г. она на полгода отправилась в Палестину с тремя дочерьми, - среди них была моя будущая мать (ей исполнилось 17 лет) - чтобы выяснить, можно ли там жить постоянно.

Семья моего отца, напротив, полностью ассимилировалась; слова ’Святая земля’ были для них пустым звуком, по крайней мере до тех пор, пока у меня не обнаружились музыкальные способности. Затем мои родители вдруг сочли очень важным, чтобы я, будущий музыкант, рос в стране, где я был бы представителем большинства, а не диаспоры. Убежденность в том, что мое духовное становление должно проходить в ’нормальной’ обстановке, стало, так сказать, теми ’дровами’, что питали пламя сионизма моей бабушки: в общем, семья Баренбоймов решила эмигрировать в Израиль.

Первой остановкой в нашем долгом путешествии стал Зальцбург, где я участвовал в последнем концерте летнего мастер-класса дирижера Игоря Маркевича. Перелет занял 52 часа с посадками в Монтевидео, Рио, Сан-Паулу, Ресифи, Исла-дель-Соль, Мадриде, а из Рима до Зальцбурга мы добирались поездом. В свои девять лет я говорил только по-испански и еще немного на идише, которому меня учила бабушка. Особых проблем это не создавало, поскольку надолго задерживаться в Австрии мы не собирались, а большую часть времени я проводил в компании музыкантов. Но если в Буэнос-Айресе я не имел представления о ’еврейском вопросе’, то в Зальцбурге я начал его осознавать. Однажды друзья-евреи повезли меня в Бад-Гаштейн, чтобы показать гигантский водопад; они рассказали, что в нацистские времена туда сбрасывали евреев. Здесь я впервые услышал о судьбе еврейского народа; истории о Холокосте, что рассказывали родители, тоже глубоко волновали меня, хотя в то время я не мог понять их в полной мере.

В декабре 1952 г. мы приехали в Израиль. Была зима, учебный год давно уже начался, а мне к тому же предстояло освоить незнакомый алфавит и язык. Все это было совсем непросто, но поскольку я был спокойным, общительным ребенком, адаптация не заняла много времени - и она стала началом чудесной, необычайно наполненной новой жизни.

Все вокруг дышало переменами, прогрессом. Только представьте себе - в футбол я учился играть на тель-авивских улицах! Позднее я стал участником молодежного движения; до сих пор помню, как мы смотрели свысока на парней, отращивавших усики, и девушек, красивших губы - мы считали их легкомысленными, неглубокими.

Поскольку денег у моей семьи не было, нам поначалу помогал мой дядя, живший в Бразилии. Сейчас его дочь - бразильский посол в Словении: хоть кто-то из Баренбоймов ’выбился в люди’. . . Кстати, что касается фамилии - моих родителей убеждали перевести ее на иврит, вполне в духе новообретенного еврейско-израильского самосознания.

Например, Бен-Гурион - он вызывал у меня необычайное восхищение как государственный деятель и провидец - родился в польском городе Плонск, и поначалу его звали Давид Грюн. Именно он пытался убедить родителей, что с фамилией Баренбойм (на идише это эквивалент немецкого Birnbaum - ’грушевое дерево’); по его мнению, Агасси (’груша’ на иврите) звучало бы гораздо лучше. Меня везде принимали бы за итальянца. Мы, однако, отнеслись к этой идее без энтузиазма.

Строго говоря, в Израиле я прожил не так уж долго, В основном мое пребывание в этой стране ограничилось 1952-1954 гг., а затем периодом с 1956 г. до начала шестидесятых. Когда в школе не было занятий, я гастролировал с концертами - выступал в Цюрихе, Амстердаме, Борнмуте.

Зимой 1954 г. я на полтора года отправился в Париж - изучал контрапункт и композицию под руководством знаменитой (в том числе своей строгостью) наставницы - Нади Буланже (Nadia Boulanger). Она учила меня, что в идеале музыкант должен думать сердцем, а чувствовать умом. Во всех поездках меня сопровождали родители, считая, что мне необходимо жить в ’нормальной’ семье.

Европа пятидесятых еще не оправилась от последствий войны. Путешествуя между этими двумя мирами, я особенно остро ощущал контраст между Европой и Израилем. Последний в то время был самым ’социальным’ и идеалистическим государством, которое только можно представить. Нам с Израилем повезло - и он, и мы в то время были одинаково молоды.

Ни у кого не возникало ощущения, что он работает ’на государство’, потому что государства, собственно, еще не было. Оно в буквальном смысле ’росло’ у нас на глазах, питалось нашим идеализмом, нашей постоянной преданностью, нашим трудом. Евреи, жившие в Израиле, в отличие от диаспоры, должны были выбирать себе не только ’свободные профессии’ (художников, юристов, врачей, банкиров): они становились крестьянами, полицейскими, военными - даже преступниками. Государство и дом, дом и государство слились для нас воедино.

Часто забывают, что в Израиле левые - Партия труда - находились у власти аж до 1977 г. - двадцать девять лет. Почему так случилось? У традиционалистов после Войны за независимость 1948 г. шансов не было - она ведь уже была выиграна. Ортодоксальные евреи продолжали ждать пришествия Мессии. Оставались только социалисты. Лишь после Шестидневной войны 1967 г. ветер переменился. Идея ’Израиля снизу’ померкла. Вдруг появилась дешевая рабочая сила с палестинских территорий, а вскоре - и первые израильтяне-миллионеры. Социалистическая система потеряла устойчивость, идейная основа Израиля заколебалась.

В Израиле я рос в условиях европейской культуры и ценностей; директор моей школы была искусствоведом по профессии; она оказалась бы вполне на своем месте в музее Берлин-Далем. Меня это отлично устраивало, поскольку в годы подросткового ’бунтарства’ я не хотел иметь ничего общего с Аргентиной, испанским языком, и всем, что связано с диаспорой. Для меня это все было в прошлом. Значение имело лишь настоящее и будущее Израиля.

В 19-20 лет мне пришла повестка - в Аргентине я должен был быть призван на воинскую службу. Мне дважды удалось получить отсрочку, а в конечном итоге я заявил, что не должен подлежать призыву как гражданин Израиля. В результате со своим аргентинским паспортом я мог въехать в любую страну, кроме Израиля, а с израильским - в любую страну, кроме Аргентины.

В 1966 г. я познакомился в Лондоне с виолончелисткой Жаклин дю Пре (Jacqueline du Pre). Мы сразу друг другу понравились, как в личном, так и в музыкальном плане, и через два-три месяца решили пожениться. Жаклин без какого-либо влияния с моей стороны решила перейти в иудаизм.

Свою роль в этом сыграла мысль о том, что рано или поздно у нас будут дети, как и тот факт, что многие из ее знакомых великих музыкантов были евреями. Обращение в новую веру не всегда способствовало ее карьере: о Жаклин говорили и писали, что она присоединилась к ’еврейской музыкальной мафии’.

В июне 1967 г., вскоре после Шестидневной войны, мы поженились в Иерусалиме. Бен-Гурион, которого в принципе меломаном назвать нельзя, присутствовал на свадьбе. На него произвело немалое впечатление, что девушка-англичанка, не еврейка, способна в такой степени отождествлять себя с нашей страной.

31 мая, когда война уже представлялась неизбежной, мы прилетели в Израиль одним из последних регулярных рейсов. Почти каждый вечер мы давали концерты. Последний состоялся 5 июня в Беершебе - городке на полпути между Тель-Авивом и границей с Египтом. Когда мы возвращались после концерта домой, мимо нас уже проходили первые танковые колонны.

После 1967 г. Израиль в основном ориентируется на Соединенные Штаты - и не всегда к собственной пользе. Традиционалисты заявляли: ’Мы не отдадим оккупированные территории’. Ортодоксальные евреи утверждали: ’Это не оккупированные, а освобожденные территории - они принадлежали нам еще в библейские времена’. Все это решило судьбу социализма в Израиле. С тех пор ход ближневосточного конфликта предопределяется мировой политикой.

Мы десятилетиями читаем в газетах о вспышках насилия; войн и теракты следуют один за другим. Все это закрепляет статус-кво в умах людей. Сегодня, во времена Ирана и Ирака, о ближневосточном урегулировании вообще почти не пишут, и это еще хуже.

Многие израильтяне мечтают в один прекрасный день проснуться и обнаружить, что палестинцы куда-то исчезли, а палестинцы мечтают, чтобы исчезли израильтяне. Обе стороны уже не отличают мечты от реальности, и это составляет психологическую суть проблемы.

После шестидесятых я уже не чувствую себя в Израиле комфортно. Конечно, он остается моим домом, в Иерусалиме жили и похоронены мои родители. Всякий раз, когда в Израиле начиналась война, я выступал там: в 1956, 1967, 1973 гг. Музыка была моим языком, моим ’оружием’. Но после ’черного сентября’ 1970 г. Голда Меир заявила: что это за разговоры о палестинцах? Народ Палестины - это мы! И мне стало ясно: такие вещи неприемлемы с нравственной точки зрения.

Да, евреи имеют право на собственное государство, и имеют право на государство в Палестине. Требования о его создания стали звучать еще убедительнее после Холокоста, в связи с чувством вины, которое испытывали европейцы после 1945 г. Но мы слишком легко забываем, что существовал и умеренный сионизм, что были люди вроде Мартина Бубера (Martin Buber), с самого начала утверждавшие: право евреев на собственную государственность должно сочетаться с правами неевреев, живших на территории Палестины. Что же касается радикального сионизма, то он застыл в своем идейном развитии. Даже сегодня в его основе лежит лживый тезис о том, что земли, на которых поселились евреи, были никем не заняты.

Сегодня многие израильтяне понятия не имеют, каково это - быть палестинцем, каково это - жить в городе вроде Наблуса, по сути, огромной тюрьмы на 18000 человек. Что случилось в нашей стране со знаменитым еврейским интеллектом - не говоря уже о любви к ближнему и чувстве справедливости? Почему мы по-прежнему подпитываем ненависть у жителей Сектора Газа?

Военного решения проблемы не существует. Два народа сражаются друг с другом за одну и ту же землю. И как бы ни был силен Израиль, его жители всегда будут испытывать чувство незащищенности и страха. Конфликт пожирает сам себя и душу еврейского народа, но никто не мешает ему это делать.

Мы хотели завладеть землей, где евреи никогда не жили, и строить на ней поселения. Палестинцы справедливо расценивают это как провокационную имперскую политику. Их стремление сопротивляться вполне понятно - не методы, которые они при этом используют, не насилие, не бессмысленная жестокость - но само их ’нет’.

Мы, израильтяне, должны наконец найти в себе мужество не реагировать на это насилие, мужество, чтобы оставаться верными собственной истории.

Палестинцы не могли ожидать, что мы, недавно пережившие Холокост, сможем заботиться о ком-то, кроме себя - нашей задачей было простое выживание. Теперь, когда эта цель достигнута, наши народы должны вместе смотреть в будущее.

Израильский премьер-министр, способный сделать это, еще не родился. Сегодня мы по сути не продвинулись ни на шаг от ситуации 1947 г., когда ООН проголосовала за раздел Палестины. Хуже того, в 1947 г. еще можно было представить себе государство, состоящее из двух народов: сейчас, шестьдесят лет спустя, это кажется немыслимым. Сегодня в Израиле, когда речь заходит о создании двух государств, люди говорят о разделении, о ’разводе’: какой цинизм! Ведь разводятся люди, когда-то любившие друг друга. . . .

Такое положение дел заставляет меня страдать, и все, что я ни предпринимаю, так или иначе связано с этими страданиями - дирижирую ли я вагнеровской оперой в Израиле (и в этом я далеко не первопроходец!), цитирую ли конституцию Израиля в Кнессете, создаю вместе с писателем Эдвардом Саидом (Edward Said) оркестр ’Западно-восточный Диван’ (West-Eastern Divan Orchestra), организую в Берлине детский сад с музыкальным обучением, или, как недавно в Иерусалиме - устраиваю концерт для обоих народов.

Кое-какие из моих начинаний СМИ преувеличивают, но я поступаю так, как поступаю, потому что меня сводят с ума несправедливости, которые ежедневно совершают евреи, и то, что мы тем самым ставим под угрозу существование Израиля.

Как бы цинично это ни прозвучало, я рад, что родился в 1942 г., а не в 1972. Надеюсь, я не доживу до того дня, когда возникнет вероятность, что Государство Израиль перестанет существовать - как и до того дня, когда классическая музыка перестанет влиять на наши мысли и чувства.

Я уже много лет не живу в Израиле, и отлично понимаю, что моя точка зрения - это взгляд со стороны. Иногда меня спрашивают: ’Что это значит - быть евреем?’ И вот что я могу ответить: еврей, сталкивающийся с проявлениями антисемитизма в сегодняшнем Берлине, отличается от еврея, испытывавшего на себе антисемитизм в 1940 г. Тогда он чувствовал нависшую над собой угрозу, теперь у него есть собственная страна - Израиль.

Сегодня я всегда могу сказать: ’Слушай, антисемит, либо ты научишься сосуществовать со мной, либо наши пути разойдутся, и точка’. И это очень важное отличие. Поэтому, если говорить о ситуации на Ближнем Востоке, то я пессимист в краткосрочном плане, но оптимист - в долгосрочном.

Мы либо найдем способ сосуществовать, либо перебьем друг друга. Что вселяет в меня надежду? Музыка. Ведь перед симфонией Бетховена, перед моцартовским ’Дон Жуаном’ или вагнеровскими ’Тристаном и Изольдой’ все люди равны.

Опубликовано на сайте inosmi.ru: 15 мая 2008
Оригинал публикации: My land, my pain

Другие статьи на ИноСМИ.Ru :

Газа: трагическая дилемма Израиля (Max Boot, "The Wall Street Journal", США)
06 января 2009 
Современное демократическое государство не может вести антиповстанческие операции с такой же беспощадностью, как Россия или Алжир

Газа - чрезмерный ответ? (Andrе Glucksmann, "Le Monde", Франция)
06 января 2009
Какую же нужно соблюсти точную меру Израилю, чтобы заслужить благосклонность общественного мнения?

Как ООН затягивает решение проблемы палестинских ’беженцев’ (Natan Sharansky, "The Wall Street Journal", США)
06 января 2009
Уже много десятилетий международное сообщество способствует созданию террористами уникальной системы контроля над населением, - над тем, где палестинцы живут, и в каких условиях, над тем, что они думают... Западу пора признать права палестинцев - не только в тех случаях, когда они страдают в ходе военных действий.

Не недооценивайте уязвимость Израиля (Mary Dejevsky, "The Independent", Великобритания)
30 декабря 2008
Парадоксально, что именно это государство заработало репутацию хулигана и агрессора

Борьба с расизмом a la ООН ("The Wall Street Journal", США)
09 декабря 2008
Конференцию организует Совет ООН по правам человека, который, как и его дискредитировавшая себя предшественница – Комиссия по правам человека – контролируется главными нарушителями этих самых прав… ’Мы не будем участвовать в антисемитском и антизападном шабаше, замаскированном под борьбу с расизмом’, - заявил премьер-министр Канады Стивен Харпер

Германия и еврейское государство (Daniel Schwammenthalб "The Wall Street Journal", США)
15 мая 2008
Американцы, как правило, воспринимают Израиль, как родственную демократию, оказавшуюся под атакой. Но в Германии и многих других странах Европы Израиль часто воспринимается как нарушитель прав человека.

Новый антисемитизм (Denis MacShane, "The Washington Post", США)
04 сентября 2007
В Европе пробуждаются старые демоны… Демократиям иногда нужно слишком много времени, чтобы распознать и встретить тоталитарную угрозу, пока она еще существует в идеологическом формате