ВАЦЛАВ ГАВЕЛ ОБ ИСКУШЕНИЯХ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ

28 мая 1991 года тогда еще президент тогда еще Чехословакии Вацлав Гавел принимал премию имени выдающегося датского литератора Карла Йохана Зоннинга (Carl Johann Sonning), присуждаемую Копенгагенским университетом за вклад в развитие европейской цивилизации. Среди лауреатов этой престижной премии – Уинстон Черчилль, Альберт Швейцер, Бертран Рассел, Нильс Бор, Карл Поппер, Ханна Арендт, Артур Кёстнер, Симона де Бовуар, Ингмар Бергман.

Ниже приведен текст благодарственной речи Вацлава Гавела в переводе с английского

***

Наградой, присужденной мне сегодня, обычно отмечаются интеллектуалы, а не политики. Меня, очевидно, тоже можно назвать интеллектуалом, однако в то же самое время по воле судьбы я оказался – буквально за одну ночь – в среде, которую принято называть миром высокой политики.

С вашего позволения я воспользуюсь преимуществами моего необычного опыта и попробую критически проанализировать феномен власти, который я пока что имею возможность наблюдать изнутри, и, в особенности, природу искушений, символизирующих власть.

Почему люди стремятся к политической власти, и почему, достигнув ее, они не желают с ней расставаться?

Прежде всего, людей влекут в политику идеи о лучшем способе организации общества, вера в определенные ценности и идеалы, вне зависимости, насколько эти ценности и идеалы безупречны или сомнительны, а также непреодолимое желание бороться за эти идеи и за воплощение их в реальность.

Во вторую очередь, людей влечет во власть естественное стремление к самоутверждению – можно ли найти более убедительные способы утвердить свое существование и его важность, нежели те, что предлагает политическая власть?

В-третьих, немало людей стремятся к политической власти и не желают с ней расставаться из-за широкого спектра привилегий, являющихся необходимой частью политической жизни – даже в самой демократической среде.

По моим наблюдениям, эти три категории всегда переплетены, и временами невозможно определить, какая из них превалирует. Вторая и третья категории, к примеру, обычно включаются внутрь первой категории. Я ни разу в своей жизни не встречал политика, который признался бы публично или даже самому себе, что он выдвигает свою кандидатуру, потому что жаждет утвердить значительность свой персоны, или потому что хочет наслаждаться привилегиями, которые приносит политическая власть.

Ситуация выглядит особенно сложной, потому что стремление к самоутверждению отнюдь не достойно порицания. Оно является одной из существенных характеристик человеческого естества, и я с трудом могу представить человека, который не стремился бы к  признанию, утверждению и явному проявлению собственного существования.

Я отношу себя к тем людям, которые рассматривают свою работу в политике как проявление ответственности и долга перед общественностью и даже в некотором роде жертву. Однако, наблюдая других политиков, которых я очень хорошо знаю и кто делает те же самые заявления, я вынужден опять и опять анализировать свои собственные мотивы и спрашивать себя, не впадаю ли я в самообман.

Третья категория причин желания политической власти – стремление к преимуществам, которые эта власть несет, или просто привыкание к этим преимуществам – заслуживает особенного внимания. В этой сфере особенно очевидно, каким дьявольским искушением является власть. Особенно это заметно на примере тех, кто раньше никогда не обладал какой бы то ни было властью. Мы храбро обличали власть имущих за их привилегии, углубляющие пропасть между ними и остальными. Теперь мы сами получили власть.

И вот мы сами начинаем, неосознанно, но угрожающе, становиться похожими на наших осуждаемых предшественников. Это беспокоит нас, расстраивает нас, но мы обнаруживаем, что мы просто не в силах и не знаем как остановить этот процесс.

Я приведу несколько примеров.

Глупо, если член правительства опоздает на кабинетное обсуждение законопроекта, определяющего судьбу страны на десятки лет вперед, только потому, что у него болит зуб, и ему нужно прождать несколько часов в очереди к дантисту. Поэтому – в интересах его страны – его лечит специальный дантист, услуг которого он не должен дожидаться.

Не менее глупо, если политик опоздает на важную государственную встречу с иностранным коллегой из-за превратностей общественного транспорта. Поэтому ему дают правительственную машину и шофера.

Глупо, если президент или премьер-министр опоздает на подобную встречу, потому что его машина застряла в дорожной пробке. Поэтому у него появляется право на беспрепятственный проезд на красный свет, и дорожная полиция смотрит на это сквозь пальцы.

Глупо, если политик будет тратить свое драгоценное время, готовя официальный обед для иностранного гостя. Поэтому его обслуживают персональный повар и официант.

Глупо, если президентский повар будет обхаживать все продуктовые лавки в округе поисках продуктов, которые не стыдно предложить высокому зарубежному гостю. Поэтому организуются специальные поставки для высокопоставленных чиновников и их поваров.

Глупо, если президент или премьер-министр каждый раз должны рыться в телефонной книге в поисках нужного телефона, а потом еще дожидаться пока освободится линия. Вполне логично, что подобная работа осуществляется их секретарями.

Если подытожить: меня лечит специальный врач, я не вожу машину, и моему шоферу не приходиться выходить из себя, проезжая по обычно забитым пражским улицам. Мне не нужно самому готовить еду, и я даже не набираю номер телефона, если хочу кому-то позвонить.

Другими словами, я живу в мире привилегий, исключений и льгот. В мире, населенном Очень Важными Персонами (VIP), не имеющими понятия, сколько стоит масло и троллейбусный билет, как сварить кофе, как водить машину и как позвонить по телефону.  Другими словами, я переступил порог мира жирных коммунистических котов, которых я критиковал всю мою жизнь.

И хуже всего то, что такой порядок вещей имеет свою непобедимую логику. Будет не только смешно, но и достойно самого серьезного осуждения, если я опоздаю на встречу, служащую интересам моей страны, потому что провел мое президентское время, сидя в приемной дантиста или готовя еду или пытаясь найти такси в Праге, особенно учитывая, что я, очевидно, не западный турист, и потому не буду расплачиваться долларами.

Где, однако, заканчиваются логика и объективная необходимость и начинаются поиски оправданий? Где заканчиваются интересы страны и начинается любовь к льготам? Можем ли мы распознать момент, когда мы перестаем исходить из интересов страны, во имя которых мы принимаем привилегии, и начинаем заботится о наших собственных привилегиях, извиняемых с помощью интересов страны?

Вне зависимости от того, насколько чисты были его изначальные намерения, любому обладателю властными полномочиями нужны постоянные самоконтроль и критический взгляд на себя «со стороны», чтобы распознать этот момент. Я не осмелюсь утверждать, что всегда точно определяю этот момент, хотя и веду постоянную борьбу (скорее всего, безуспешную) с преимуществами, которыми я наслаждаюсь. По мере привыкания к вещам вы постепенно и неосознанно теряете возможность судить о них непредвзято.

Мое присутствие во власти вынуждает меня постоянно подозревать самого себя. Более того, я теперь стал гораздо лучше понимать тех, кто начал проигрывать в подобной битве с искушениями власти. В попытках убедить самих себя в том, что они всего лишь служат интересам своей страны, они все больше убеждают себя в своей собственной исключительности, и начинают воспринимать свои привилегии как данность.

В соблазнах власти всегда есть что-то ненадежное, иллюзорное и двусмысленное. С одной стороны, политическая власть дает тебе прекрасную возможность подтверждать, денно и нощно, что ты существуешь  в действительности, что у тебя есть собственная неоспоримая идентичность, и каждое твое слово, каждый твой поступок оставляют заметные следы в окружающем тебя мире.

Тот, кто забывает, как водить машину, делать покупки, варить кофе, позвонить по телефону, перестает быть тем, кто всю жизнь занимался этими вещами. Человек, никогда раньше не смотревший в объектив телекамеры, и чье каждое движение сейчас фиксируется ее пристальным взглядом, уже совсем не тот, что был когда-то.

Он становится пленником своего положения, своих благ, своего кабинета. Что как будто утверждает его личность и, следовательно, его существование, а на самом деле – отбирает у него его личность. Он уже не контролирует себя сам, потому что его контролирует нечто постороннее: его позиция с ее исключительностью, ее отличиями, ее привилегиями.

Есть что-то убивающее в этом искушении. Под прикрытием экзистенциального самоутверждения, само существование отбирается, отчуждается, умерщвляется. Личность превращается в каменный бюст самого себя. Бюст может свидетельствовать о бессмертной значительности и славе, но в то же самое время это не более чем кусок мертвого камня.

Кьеркегор написал «Смертельная немочь». Позвольте мне перефразировать вашего выдающегося земляка и сказать: «Властная немочь».

Что из этого следует?

Безусловно, отнюдь не то, что человеку нельзя посвящать себя политике, потому что политика по своей сути аморальна.

Отсюда следует нечто другое. Политика – поле человеческой деятельности, оказывающее страшное давление на моральную чувствительность, на возможность критически относиться к себе, на подлинную ответственность, на вкус и такт, на способность сочувствовать другим, на стремление к сдержанности, на скромность. Это работа для скромных людей, для людей, которые не поддаются на обман.

Те, кто утверждают, что политика – грязное дело, обманывают нас. Политика – это работа, которая требует особенно чистых людей, потому что в ней особенно легко морально испачкаться. Настолько легко, что не слишком бдительные души могут даже и не заметить, что это с ними уже произошло.

Таким образом, политика должна делаться бдительными людьми, умеющими распознавать двусмысленные обещания самоутверждения, сопутствующие ей.

Я не имею понятия, являюсь ли я таким человеком. Я знаю только, что я хочу быть таким человеком, потому что я принял эту должность.

Перевод с английского Светланы Сененко