Громадянська Освіта

http://osvita.khpg.org/index.php?id=978209789


Д.И.КАМИНСКОЙ - ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ СТАТЬЯ ИЗ БИОГРАФИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ "ДИССИДЕНТЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ". ВЕЧЕР В "МОСКОВСКОМ МЕМОРИАЛЕ" (ПО МАТЕРИАЛАМ ГАЗЕТЫ "30 ОКТЯБРЯ"). "КАК Я НЕ ЗАЩИЩАЛА ЮЛИЯ ДАНИЭЛЯ"

30.12.2000
Из Биографического словаря"Диссиденты Центральной и Восточной Европы"

Дина Исааковна Каминская окончила Московский юридический институт. В течение многих лет работала адвокатом в Московской городской коллегии адвокатов. Имела блестящую профессиональную репутацию; о ее выступлениях в судах писала центральная пресса.

В декабре 1965 года Каминская согласилась выступить на процессе Синявского и Даниэля в качестве защитника Даниэля. Однако ей не разрешили вступить в дело, так как стало известно, что она намерена требовать оправдательного приговора, что стало бы беспрецедентным фактом в истории советских политических процессов.

Впервые Каминской удалось осуществить защиту человека, обвиненного по "политической" статье, в августе 1967 года - в деле Буковского и других участников демонстрации на Пушкинской площади в Москве (22 января 1967 года). И при слушании дела в Мосгорсуде, и в ходе кассационного разбирательства Каминская требовала оправдания своего подзащитного.

Каминская приняла на себя защиту Юрия Галанскова в знаменитом "процессе четырех" (январь 1968 года); была защитником Анатолия Марченко (август 1968 года). В сентябре-октябре того же года участвовала в деле о демонстрации 25 августа на Красной площади в качестве адвоката Ларисы Богораз и Павла Литвинова (в суде Богораз заявила о своем намерении осуществлять свою защиту самостоятельно, поэтому Каминской пришлось ограничиться ролью защитника Литвинова). После процесса группа друзей подсудимых устроила Каминской и другим адвокатам овацию, им были вручены цветы.

В январе 1970 года защищала Илью Габая на процессе в Ташкенте; после этого процесса судья написал на Каминскую донос, в котором обвинил ее в "антисоветской" линии защиты.

В дальнейшем Каминская не допускалась к участию в политических делах. Ей не разрешили защищать во второй раз В.Буковского (1971), С.Ковалева (1975), А.Твердохлебова (1975-1976), хотя на этом настаивали обвиняемые и их родственники.

Но и будучи отстраненной от подобных дел, Каминская постоянно консультировала людей, преследуемых по политическим мотивам.

Наряду с Б.А.Золотухиным и С.В.Каллистратовой, Каминская относится к числу немногих советских адвокатов, возродивших традиции российской дореволюционной адвокатуры в политическом процессе: требование оправдательного приговора по политическим обвинениям, отказ от дополнительного гонорара (Каминская имела привычку даже официальный взнос в юридическую консультацию в случае "политического" дела оплачивать из собственного кармана), всесторонняя, а не только юридическая, помощь подзащитным. Речи Каминской на политических процессах распространялись в самиздате, включались в документальные сборники диссидентов.

В ноябре 1976 года в квартире и на даче Каминской был проведен обыск, в ходе которого была, кроме прочего, изъята рукописная социологическая работа ее мужа, известного правоведа К.М.Симиса, о коррупции в СССР. После письма из Прокуратуры, в котором изъятые материалы характеризовались как "антисоветские и клеветнические", Каминская была отчислена из коллегии адвокатов "в связи с переходам на пенсию" (июнь 1977). Каминская и ее муж подверглись допросам в КГБ и вскоре под угрозой ареста были вынуждены эмигрировать (1977).

В настоящее время Каминская живет в США, сотрудничает на радио "Свобода" и "Голос Америки".

Геннадий КУЗОВКИН

Вечер в "Московском Мемориале"

15 января в "Московском Мемориале" отпраздновали 80-летие замечательного российского адвоката, участницы многих политических процессов второй половины 1960 - первой половины 1970-х годов Дины Исааковны Каминской. Собрались друзья, знакомые, подзащитные Дины Исааковны и некоторые из тех, кто в свое время мог бы ими стать. И хотя самой юбилярши на вечере не было (она живет теперь в США), собравшиеся то и дело обращались к ней так, как будто она сидела здесь же, за общим столом.

Член правления "Мемориала", сопредседатель Харьковской правозащитной группы Евгений Захаров прислал к юбилею подарок - только что переизданную в Харькове книгу воспоминаний Каминской "Записки адвоката". У этой книги длинная история. Она была написана уже в эмиграции и в 1984 году опубликована в США. Спустя десять лет издательство "Весть-ВИМО" начало готовить первое отечественное издание этой книги (в создании макета принимал участие и НИПЦ "Мемориал"). Однако в то время ее не удалось выпустить в свет по финансовым обстоятельствам. И вот наконец Харьковская правозащитная группа довела дело до конца.

Говоря об этой книге, А.Б.Рогинский остановился на главе, посвященной знаменитому политическому процессу 1968 года - делу Гинзбурга и Галанскова (Каминская защищала на этом процессе Юрия Галанскова): "Это потрясающе написанный текст. И каждый человек, связанный с юриспруденцией, просто обязан его прочесть".

Флора Павловна Ясиновская-Литвинова вспомнила о не менее знаменитом уголовном процессе (подробно описанном в "Записках адвоката") - о так называемом "Переделкинском деле". Дине Исааковне и ее коллеге и другу Льву Юдовичу удалось тогда добиться оправдания двух школьников, облыжно обвиненных в убийстве.

Лариса Богораз, Людмила Алексеева и другие выступавшие также говорили о своих встречах с Д.И.Каминской, о ее замечательном обаянии, блистательном таланте адвоката, редком бескорыстии и неизменной верности своему призванию и своим друзьям. Александр Даниэль напомнил присутствующим, что Дина Исааковна Каминская была первым советским адвокатом, осмелившимся потребовать на политическом процессе оправдания подсудимого (В.Буковского).

(По материалам статьи А.Резниковой в газете "30 октября", №4, 2000)

"Как я не защищала Юлия Даниэля"

Из одноименной главы "Записок адвоката", написанных в 1984 году, переведенных на многие иностранные языки и впервые изданных на территории бывшего СССР в этом году Харьковской правозащитной группой и издательством "Фолио". Выбранный отрывок, к сожалению, не может дать представление о силе и глубине этой изумительной книги, основу которой составляют детальные описания знаменитых судебных процессов, слишком большие для того, чтобы их предлагать читателям нашего маленького бюллетеня.

...5 декабря 1965 г. на площади Пушкина в Москве состоялась первая после установления сталинского режима свободная демонстрация. В преддверии неизбежного суда над Синявским и Даниэлем демонстранты требовали, чтобы этот суд был гласным и открытым. Распространялись листовки с этим же требованием.

В середине декабря 1965 г. Лариса Богораз обратилась с письмом к Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу, к Генеральному прокурору СССР и в редакции центральных советских газет.

Она писала, что репрессии по отношению к писателям за их художественное творчество "является актом произвола и насилия".

"Я утверждаю это и буду отстаивать свое мнение, как в частных беседах, так и в любой открытой публичной дискуссии".

Одновременно Лариса направила председателю КГБ и Генеральному прокурору письмо, в котором сообщала об угрозах со стороны следователя уже в ее адрес.

"Меня не пугают эти - и любые другие - угрозы... Мне нечего бояться, мне нечего терять; материальных ценностей я за всю свою жизнь не приобрела и научилась не дорожить ими, а мои духовные ценности останутся при мне при всех обстоятельствах...

Я никого не прошу ни о каких одолжениях, снисхождениях льготах. Я требую соблюдения норм человечности и законности".

С письмом к Генеральному прокурору СССР и председателю КГБ обращается и жена Синявского Мария:

"Очень может быть , что результатом этого письма будет и мой арест (мне постоянно этим угрожают), ... но даже естественный страх перед подобными репрессиями не может меня остановить...

Я утверждаю и буду утверждать впредь повсюду, что в них (произведениях Синявского - Д.К.) нет ничего антисоветского, что это - беллетристика, и только беллетристика.

Проза Терца может нравиться или не нравиться, но несходство литературных вкусов и оценок не повод для ареста писателя..."

Теперь, через 18 лет, в Советском Союзе и на Западе появилась уже некоторая привычка к таким письмам, утеряно то ощущение невероятности, потрясения, которое они вызывали. И это напрасно. Каждое такое письмо - это и теперь акт высокого, отчаянного мужества, проявление подлинной стойкости человеческого духа. Но тогда, когда впервые прорвалось это, десятилетиями длившееся, навязанное сверху молчание, впечатление от этих писем было совершенно ошеломляющим.

Я начала с этих двух писем, хотя вовсе не уверена, что они были первыми. Писали ученые, художники, искусствоведы, писатели. Эти письма, подписанные полными именами авторов, с невероятной быстротой расходились по Москве, порождая новые письма, обращения и требования. (...(

Советские люди, которые писали письма в защиту Синявского и Даниэля, вряд ли надеялись повлиять на исход их дела. Если такие оптимисты и были, то их было очень немного. Мне кажется, что основное чувство, которое определяло поведение, было: "Не могу молчать". Понимание того, что промолчать и не возразить будет недостойно.

Значение перелома, который произошел тогда в сознании и поведении людей, трудно переоценить.

Дело Синявского и Даниэля стало поводом для общественного движения за соблюдение законов, гласности, свобод. Круг людей, включившихся в него, все более и более расширялся. Если в период травли Пастернака мерилом порядочности было "неучастие", если тогда мужеством не только считался, но и являлся отказ выступить и заклеймить на митинге или в газете, то теперь неучастия было недостаточно. Общественное мнение уже осуждало тех, кто отказывался из страха подписать письмо или обращение в защиту.

Это изменение нравственного климата ощущалось всеми, поднимало людей в их собственных глазах.(...(

Василий Александрович прекрасно понимал, что участие в политическом процессе всегда связано с личным риском для адвоката, но не считал тогда, что нам может грозить исключение из коллегии. Я уже прочла те произведения Синявского и Даниэля, которые им вменялись в вину, и у меня не возникало сомнений, что в суде мы будем ставить вопрос об их полном оправдании. Помню, как Василий сказал мне:

- Я уже слишком долго на посту председателя президиума. Я предпочитаю уйти с этого поста красиво.

Самсонов понимал, что после того, как он произнесет в этом процессе слова:

- Прошу оправдать, - председателем президиума столичной Коллегии адвокатов он уже больше не будет.

Шла нормальная, хотя и очень напряженная подготовка к делу, и ничто не предвещало значительных осложнений. И в тот день звонок Василия не внес никакой тревоги.

- Мне нужно обсудить с тобой кое-какие вопросы. Я простудился - лежу в постели. Так что приезжай ко мне, и мы вместе обмозгуем, как поступить.

Наш разговор начался сразу с категорического утверждения:

- Ни я, ни ты в этом процессе выступать не будем. Мы сами должны отказаться от защиты.

И, не давая мне возможности возразить или спросить, продолжал:

- В этом процессе нам с тобой делать нечего. Этот процесс установочный и, если хочешь знать, постановочный. Защищать по-настоящему нам не позволят. Позорить свое имя я тоже не хочу. Поэтому я отказываюсь. Для тебя это тоже единственный выход из положения. Я прошу тебя во имя тебя самой отказаться от этого дела.

- Мы не можем этого сделать. Ни ты, ни я. Мы знали, что идем на какой-то больший или меньший риск. Риск оказывается больше, чем ты предполагал. Неужели для тебя ничего не значит, что ты сам себе должен сказать, что ты струсил? Что боишься добросовестно выполнить свой долг? Я от защиты не откажусь.

Но Василий опять продолжал меня убеждать, говорил о том, как любит нас с мужем, как ему дорого наше благополучие. Что он не может допустить, чтобы я пожертвовала собой ради чужих, не известных мне людей.

Я уверена, что это были не пустые слова, что Василий действительно боялся за меня, что им в тот день руководило, в первую очередь, дружеское чувство.

Это был долгий, тяжелый разговор, где каждый старался убедить другого, и ни один в этом не преуспел.

Мы расстались возмущенные друг другом. Я - тем, что определяла как профессиональное предательство; он - моей неблагодарностью, нежеланием внять тому, что он называл "голосом рассудка". Расстались на том, что он волен поступать как хочет, я же остаюсь защитником Даниэля.

А через день после этого ко мне в консультацию позвонила секретарь Президиума Городской коллегии адвокатов и попросила срочно приехать на какое-то совещание.

Самсонов принял меня в своем кабинете. Он уже не убеждал меня. Он просто информировал:

- Нас вызывают в Московский комитет партии. Пока не поздно, ты еще можешь отказаться от защиты. Ах, ты предпочитаешь поехать в МК? Хорошо, тогда выйди, пожалуйста в коридор. Я скоро освобожусь, и мы поедем.

Прошло, наверное, минут пятнадцать, когда Самсонов вышел из кабинета.

- Ты еще здесь?

- Конечно. Мы же должны ехать в МК.

- Я еду один, тебе там делать нечего. Но я хочу тебя предупредить, что защищать Даниэля ты не будешь. Мы не позволим тебе ставить всю адвокатуру под удар.

Помню, я еще сказала Василию, что он не может запретить мне защищать Даниэля, что у него нет такого права. Что отстранить меня от работы или лишить допуска можно только решением всего президиума.

- У меня нет времени на дискуссии. Единственная просьба - прислать сегодня же ко мне обеих жен. Я должен срочно выделить им других адвокатов. Прощай.

Так мы расстались. Расстались навсегда. Встречаясь в судах или на совещаниях, мы еле кивали друг другу головой и проходили мимо, не останавливаясь. Терять друзей очень трудно. Я знаю, что это было тяжело и Василию. Как-то через несколько месяцев после этого нашего "прощай", он говорил общему другу, что разрыв с нами для него "незаживающая рана". Говорил о том, что со временем я сумею оценить, что именно он меня спас от позора или исключения из коллегии. Я это не оценила.

Я не осудила бы Самсонова, если бы он с самого начала отказался от защиты Синявского. Каждый человек вправе сам решать такие вопросы. Я осуждала Самсонова за то, что он дважды предал нашу профессию. Он - председатель Коллегии адвокатов - капитулировал перед незаконными требованиями Московского комитета партии. Я знаю, что этими требованиями были:

1. Полностью скрыть от обвиняемых тот общественный резонанс, который имело их дело.

2. Отказаться в защитительной речи от критики литературоведческой экспертизы.

3. Отказаться от произнесения в публичном судебном заседании прямой просьбы об оправдании подзащитных.

Я считала, что он дважды предал нашу профессию, потому что выполнение этих требований ослабляло законные возможности защиты не просто абстрактного обвиняемого, но его собственного клиента, его собственного подзащитного.

Я ни в какой мере не хочу сказать, что за годы нашей дружбы я считала Василия своим политическим единомышленником. Но я была уверена, что нас связывает общность взглядов на профессиональный долг.

Когда общие друзья говорили, что мы должны простить Василия, что он вынужден был поступить так, мы с этим согласиться не могли. Самсонов нас ничем не обидел. Просто он оказался не тем человеком. И нам уже не о чем было с ним разговаривать, а, значит, и незачем было встречаться. Я думаю, что и он не вправе был ждать от меня благодарности. Непреклонность той линии, которую он провел в этом деле, определялась уже не заботой обо мне, а боязнью за свое положение. Ведь лично ему Московский комитет КПСС поручил организовать защиту соответственно с выдвинутыми требованиями.

Как бы перебирая все, только что написанное, моя память воскрешает прекрасные дни нашей дружбы. И время, когда мы вчетвером на террасе в благословенной подмосковной Жуковке, и долгие ночные разговоры. И, главное, ту атмосферу дружеской благожелательности, почти родственной любви, которая всегда окрашивала наши прошлые отношения. Мне было бы легче вовсе не вспоминать эту неприглядную историю, скрыть ее ото всех, благо - мало кто об этом знал, и еще меньше людей, которые об этом помнят. Я рассказываю это не только потому, что, приступая к книге, приняла решение писать все так, как это было, как я помню. Иначе вообще не стоило браться за это нелегкое для меня дело.

Главное, что заставило меня рассказать все это с такой дотошной подробностью, была давно преследующая меня мысль, что наибольшее зло в те послесталинские годы творили вовсе не злодеи и палачи, а соглашатели. Что, наверное, те врачи-психиатры, которые обрекали и обрекают здоровых людей на "пытку психиатрией", делают это тоже не потому, что причинять людям страдание является их внутренней потребностью. Вовсе нет. Их ставят в такие условия, когда они должны или подчиниться, или быть выброшенными.

А судьи? Разве не хотели бы они быть справедливыми и беспристрастными? Но и перед ними стоит тот же выбор. Мы - адвокаты, судьи, врачи - избрали себе профессию, которая дает нам право участвовать в разрешении чужих человеческих судеб. И, если уж людям таких профессий пренебрегать своим профессиональным долгом во вред другому, зависимому от них, - лучше уж действительно идти в дворники.

Вот почему я тогда так сурово осудила поведение Самсонова.

Я рассказываю об этом с непрошедшим чувством боли и утраты. Я всегда считала Самсонова одним из лучших адвокатов моего поколения, не только в силу его таланта, но и по чувству личной ответственности, которое ему было присуще. Я жалею его потому, что и он оказался жертвой системы, которая либо подчиняет себе человека полностью, либо выбрасывает его.

О том, как дальше развивались события, мне осталось рассказать немногое.

Расставшись с Самсоновым, я тут же, как он просил, вызвала к себе в консультацию Марию и Ларису, и передала им содержание нашего с ним разговора. Я сказала Ларисе, что от защиты Даниэля не откажусь, но сомневаюсь, что меня допустят к участию в деле.

Я ни разу - ни до, ни после - не видела Ларису и Марию в таком состоянии отчаяния и растерянности, как во время этого разговора. Ведь у них совсем не оставалось времени. В последнюю минуту их мужья остались без адвокатов. Кого искать? И стоит ли искать вообще, если каждый избранный ими адвокат будет поставлен в положение, при котором защищать невозможно?

На следующий день вечером я была в консультации на производственном совещании, когда мне вновь позвонил Самсонов:

- Только что от меня ушли эти дамочки. Не дай тебе Бог когда-нибудь выслушать то, что они позволили себе сказать мне.

И он повесил трубку.

А еще через день от Ларисы я узнала, что они вынуждены были согласиться на кандидатуры других адвокатов, рекомендованных им Самсоновым.

Так закончилась длинная история о том, как я не защищала Юлия Даниэля. История, которая в "Белой книге" Александра Гинзбурга заключается в одной строке:

"Кандидатура защитника Каминской была отведена Коллегией адвокатов без объяснения причин".

Рекомендувати цей матеріал