Михаил Хейфец: «Национальные интересы существуют вне зависимости от того, нравится нам это или нет»

Газета "Культура", №11 (7624) 20 - 26 марта 2008г

Судьба Михаила ХЕЙФЕЦА (р. 1934) складывалась вполне благополучно, в середине 1960-х он стал профессиональным писателем, публиковался в солидных журналах и издательствах. Но однажды ему предложили написать предисловие к самиздатовскому собранию сочинений Иосифа Бродского, которое обернулось для Хейфеца шестью годами лагеря и ссылки. С 1980 года он живет в Израиле, пишет исторические исследования и прозу, размышляет об истоках арабо-израильского конфликта и способах его разрешения. А главное - Хейфец излучает энергию человека, обретшего себя и свою родину. Об этих серьезных метаморфозах и пошла речь в нашей беседе.

- Михаил Рувимович, меня всегда интересует взгляд на Москву и нашу жизнь тех людей, которые здесь бывают наездами. Вы когда последний раз сюда приезжали?

- В 2004 году.

- И какие перемены вы можете отметить?

- Москва стала богаче, что сразу видно. В прошлый приезд я слышал такие разговоры: он зарабатывает пятьсот(!) долларов. Сейчас средней считается зарплата в тысячу долларов. За четыре года произошел колоссальный рост, даже если учитывать инфляцию, падение доллара и прочие обстоятельства. И еще - Москва стала красивой. В прошлый раз я приезжал на три дня на конференцию, поэтому практически ничего не видел. В этот приезд я имел возможность спокойно походить по городу и оценить все красоты.

- А что вы можете сказать об атмосфере, царящей в Москве?

- Придется говорить нехорошие вещи. Я не люблю буржуазность, а Москва стала буржуазной. Это странно звучит из уст человека, приехавшего из Израиля, но я и там не приемлю буржуазность. В Москве буржуазность стала ощутимой в том, как люди одеваются, держатся, общаются друг с другом.

Но есть и явления отрадные. Меня в Москве потрясает количество книг, их разнообразие. Четыре года назад мне показалось, что книгоиздание здесь достигло пика и дальше начнется падение, но продолжается рост. Меня это удивляет. Я хожу здесь по книжным магазинам и про себя ругаю израильских книготорговцев. Ведь у нас очень много русских книжных магазинов, только на главной улице в Иерусалиме, где я живу, их четыре, а еще немало наберется в округе. Но у них очень примитивный набор книг, они ни в какое сравнение не идут с московскими магазинами.

- А в Питере вы бываете?

- Я был там один раз много лет назад.

- Почему вы туда не стремитесь?

- Нет никакого желания.

- Но ведь это ваш родной город.

- Я его разлюбил. Я в нем отсутствовал шесть лет - меня посадили в 1974-м, а освободили в 1980-м. Когда я вернулся в Ленинград, вдруг увидел, что все стало хуже. Это было крайне острое разочарование в городе. Город показался мне мертвым. После отъезда в Израиль я единственный раз побывал в Петербурге - до юбилея города. Невский проспект оказался не таким безобразным, как раньше. В 1972 году в Ленинград должен был приехать Никсон, было решено обновить Невский проспект. Времени оставалось мало, поэтому по всему проспекту выкрасили первые этажи домов, которые можно увидеть из окна автомобиля. В мой приезд Невский был покрашен нормально. Но стоило свернуть, например, на улицу Жуковского, как обнаружилось, что она точно такая, какой была во времена моего детства. Это ужасное ощущение. Город должен развиваться, а Петербург превратился в мертвый город. К тому же из него все уехали, из моих друзей там остался только Коля Вахтин, который стал ректором теперь печально известного Европейского университета.

- У вас есть Родина?

- Есть, называется она Израиль. Иерусалим - город, в который я безумно влюблен, которым уже столько лет я не налюбуюсь.

- Но важные для вашей судьбы поступки вы совершили именно в Ленинграде, вряд ли предполагая, что у вас появится другая родина.

- Конечно же, родиной для меня была Россия, об Израиле не было и речи. Но все важные поступки я совершал не во имя родины, для меня более важными были другие ценности. Скажем, самым сложным в моих отношениях с ГБ было понимание, что передо мной враги. В тот момент, когда я это понял, все стало легко и просто. Я ведь оказался одним из немногих зэков, которые победили КГБ. Это по их собственному признанию. Сидя в лагере, я написал две книги, а в ссылке еще одну, и все они были изданы за границей. Тут действительно все просто. А когда тебя берут, ты понимаешь, что ты патриот, но и они патриоты, у них другая логика, но они тоже хотят блага для нашей общей страны. Ты начинаешь разговаривать с ними как собеседник, а они, видя в тебе врага, цепляются за то, что впоследствии можно превратить в обвинение. У меня был очень умный и тонкий следователь, блестящий профессионал - Валерий Павлович Карабанов. Он многое понимал из того, что я ему внушал, но у него работа - он должен был меня уничтожить.

- И все это за вступительную статью к поэтическому собранию. Вы впоследствии общались с Бродским?

- Один раз. В Ленинграде мы с Иосифом были далекими знакомыми. В поэтических кругах центральное место занимал Евгений Рейн, Бродский был сам по себе, а я вообще на периферии. Но мы все были дураками. Мы исходили из того, что русский поэт может жить только в России. Мы начитались советских сочинений про бедственную судьбу эмигрантов, они выглядели убедительно: действительно, кому может быть интересна тонкая русская поэзия на Западе? Нам очень хотелось оставить после себя что-то, что подтверждало бы - мы жили не зря. Например, мы дали миру Бродского! Поэтому у Марамзина, Мильчикова, Лосева и т.д., которых я узнал несколько позже, возникла идея собрать все стихи Иосифа. Марамзин этим занялся, Иосиф ему помогал, вспоминая женщин и приятелей, которым он дарил стихи. Неожиданно для всех сложились три тома лирики, том детских стихов на случай и том переводов. Возникло вполне академическое собрание с датировками, расшифровками эпиграфов, комментариями, не хватало только предисловия. Я с 1965 года активно писал и печатался в журналах, года через три вышла моя первая книга. То есть в отличие от Иосифа я уже был в тогдашней официальной литературе. Казалось, я пробился - все пойдет само собой. Однако у меня сложилась очень странная ситуация. Я приходил, к примеру, на "Ленфильм" или в Театр Ленинского комсомола и предлагал какую-то идею, ее принимали, заключался договор, я писал пьесу или сценарий, их одобряли, в полной мере платили гонорар, а работы складывали на полку. Так я прожил четыре года. Это был бредовый гуманизм советской власти, которая кормит мою семью, ничего не требуя взамен! Кроме этого, я стал подрабатывать внутренними рецензиями. Володька Марамзин знал об этом, он и предложил мне написать рецензию на собрание Бродского. Когда впервые в жизни пишешь без цензуры, рука разгуливается, тем более что нетрудно представить, как я относился к людям, посадившим поэта только за его стихи. В статье я сделал особый акцент на том, что Бродский - поэт неполитический. Он мне сам говорил: "Советская власть - мелкий факт в мировой истории, почему поэт должен им заниматься?" В общем, я высказался в полной мере, отнес статью Марамзину, он прочитал и сказал: "Миша, за такую статью нас всех посадят, и культурное начинание будет загублено". Я не собирался подставлять всю команду, но у меня не было ни одной идеи, как переделать статью, я в ней сказал все, что хотел сказать. Я стал показывать ее разным людям и собирать разные мнения. Один из этих людей и сообщил куда надо.

- Так что же Бродский говорил об этих событиях, когда все осталось позади?

- Он о них не вспоминал. В Ленинграде Иосиф был нервным, нелюдимым, замкнутым, амбициозным, он никого к себе не подпускал, живя в своей скорлупе. Другое дело - в Америке. В университет к Иосифу меня привез Юз Алешковский, он встретил нас очень радостно. Передо мной был человек, совершенно непохожий на ленинградского персонажа. Это был простой, добрый, радушный хозяин. Первое, что он мне сказал: "Миша, у тебя есть какой-нибудь текст, который я мог бы порекомендовать в свое издательство?" У Иосифа была явная для меня особенность: он терпеть не мог покровительства. Он не был благодарен людям, которые были готовы советовать, как вести себя, чтобы пробиться. У меня была своя версия происхождения этой особенности: Иосиф избегал соблазна. Ведь человеку хочется стать известным, выпустить свою книжку, а для этого надо поступиться в мелочах. А те, кто его пытался толкать, были соблазнителями. Нет, Иосиф уступать не хотел! В Америке он полюбил помогать людям.

- За статью о стихах вы лишились свободы на шесть лет, какой след в вашем сердце оставило это событие?

- Когда я оказался под следствием, я подал заявление на выезд в Израиль. До этого я уезжать отказывался, хотя такая идея посещала, поскольку шел год за годом, а ничего не печатали. У меня было два близких друга. Один из них - Юрий Осипович Домбровский, который был моим учителем в литературе, меня как-то спросил: "Так что, вы оставляете нас?" Я ему: "Юрий Осипович, раз меня не печатают, значит я здесь никому не нужен, вдруг там я понадоблюсь кому-нибудь". Он ответил: "Миша, вы здесь нужны, а не нужны те, кто вас не печатает". Второй друг - Боря Стругацкий - вопрос поставил резче: "Что - дезертируешь? Существует невидимая линия фронта, я сижу в своем окопчике и держу свою линию обороны. Я знаю, что тут неподалеку в своем окопчике сидит Миша. Ты уедешь - мне будет труднее". Я повздыхал и никуда не уехал. Когда меня арестовали, я написал заявление на имя Андропова, а за пределы тюрьмы выходили только заявления, написанные на его имя, все остальное подшивалось к делу и лежало без движения. Я написал, что считал себя русским патриотом и хотел быть для своей страны полезным гражданином, но, находясь под следствием, я понял, что в этом качестве я стране не нужен, раз я не могу быть хорошим гражданином здесь, я готов стать хорошим гражданином Израиля. Как меня уговаривали забрать это заявление! И я - дурак - забрал его. Правда, за это мне дали свидание с женой.

В ГБ понимали, что со мной они влипли. Формально я был невиновен. Я, конечно, написал антисоветскую статью, я, конечно, ее хранил, но распространял ее я с целью устранения недостатков. В советском уголовном кодексе была единственная статья, которая требовала знания закона, - "Антисоветская агитация и пропаганда". В ней говорилось: "агитация и пропаганда с умыслом", то есть ты должен был понимать, что своими действиями подрываешь советскую власть. А поскольку я, по показанию всех свидетелей, обращался к ним за советом, как обезвредить эту статью, я не подлежал наказанию. Вот за это я и получил шесть лет. Я отказался признать себя виновным, для чекистов это было и есть непроходимым обстоятельством.

Когда я уже сидел в зоне, в КГБ вызвали мать и жену и сказали, что, если я напишу прошение о помиловании, через год я уже буду воспитывать своих детей дома. Но мне уже в зоне было интересно, я понимал, что здесь содержится чудесный материал для моих будущих сочинений, но поначалу не мог предположить, что мне удастся писать прямо здесь и переправлять написанное за границу.

- В вашей недавно вышедшей книге "Арабы и евреи: Конфликт культур" сразу бросается в глаза одна деталь: вы ни разу не поминаете модного Хантингтона, запустившего разговоры о войне цивилизаций. Своеобразие же вашего подхода заключается в том, что арабо-еврейский конфликт вы квалифицируете как конфликт культур. В чем заключается ваше принципиальное расхождение с Хантингтоном?

- Хантингтон исходит из того, что между цивилизационными моделями существует глубокая пропасть, в результате чего и возникает столкновение между ними. Конфликт цивилизаций грозит новой войной, угрожающей всему человечеству. Это новое противостояние заменяет собой старое противостояние НАТО и Восточной Европы. Мой подход ближе к Марксу. Я считаю, что народы проходят некие цивилизационные стадии. Скажем, была кочевая стадия, потом сельская, затем городская, сейчас на наших глазах возникает новая - глобально-информационная стадия. Разные цивилизации отстают друг от друга. Например, как народы, находящиеся на кочевой стадии развития, разоряли перешедших к сельской форме существования, так и последние испытывают враждебность к городской цивилизации. Почему евреи никак не могут договориться с арабами? Арабы - люди сельской ментальности, для них чрезвычайно важна земля, они свою землю никогда никому не отдадут. Кроме того, сельская цивилизация строится на родовой близости. Это не значит, что ты любишь своих родственников, но это люди, с которыми ты неразрывно связан. В этом есть свои плюсы: человеку всегда есть на кого опереться, он никогда не одинок. У евреев главной проблемой является приобретение квартиры, они берут ипотечный кредит, который выплачивают в течение двадцати пяти лет. Араб вызывает родственников, которые совершенно бесплатно строят ему двух- или трехэтажный дом. Арабов Израиль страшно раздражает, потому что они наблюдают другую жизнь. Почему так резко ослаб террор, когда построили так называемую защитную стену? Арабы перестали видеть, как живут израильтяне! Накал страстей сразу спал. Среди арабов была распространена легенда: мы на них работаем, поэтому они лучше живут. Теперь вдруг выяснилось: чем меньше арабов работает в Израиле, тем лучше евреи живут.

- Но ведь и ваш подход свидетельствует о том, что этот конфликт неразрешим.

- Ничего подобного! Все народы переходили от сельской цивилизации к городской.

- Но арабы все время буду отставать на один шаг, разве что им нужно совершить великий скачок.

- Я думаю, они его уже совершают. На этом и строится мой оптимизм. Возьмите мирные договоры с Египтом и с Иорданией, им уже не выгодно воевать с Израилем, лучше развивать и строить свои страны.

- Вы говорите о суверенных странах, у Палестины совсем иной статус. Что-то начнет меняться с получением ею независимости?

- Конечно. Я - редкий в Израиле человек, поддерживающий правительство, которое хочет заключить мир и дать палестинцам самостоятельность. Они должны нести ответственность за свою страну. Нынешняя операция в Газе - попытка подавить тех, кто борется против своего же руководства. Это попытка дать власть тем, кто олицетворяет власть в Палестине.

Палестинцы - очень интересный народ. Их называют евреями арабского мира. То есть в арабском мире они на тех же ролях, что евреи во всем остальном мире: они главные менеджеры, инженеры, торговцы, банкиры. Евреи, будучи хитрым народом, после оккупации Иудеи, Самарии и Газы построили там школы и университеты, палестинцы стали получать образование, все было прекрасно. Но образованная палестинская элита вынуждена была уезжать, в Палестине для них работы не было, в то время как в необразованной части арабского мира нужны были инженеры, менеджеры, банкиры и т.д. По уровню прироста населения палестинцы должны были обогнать израильтян еще в конце 1980-х годов, но евреи сохранили большинство благодаря постоянному оттоку образованных палестинцев. Проявляя гуманизм, евреи обеспечивали себе победу.

- Все новые и новые поколения палестинцев вырастают на фоне непримиримой и жестокой борьбы с израильтянами, а вы тем не менее настроены оптимистично. На чем основан ваш оптимизм?

- Я отношусь к поколению, которое выросло на примерах Александра Матросова, Виктора Талалихина, Николая Гастелло и т.д. Это было нормальное советское воспитание, я в полной мере был его плодом. Я понимал, что отдать жизнь за Родину - самое святое дело. Но я же стал другим! Станут другими и палестинцы.

- И последнее. Пожив в Израиле, вы можете убежденно сказать, что евреи там на своем месте?

- Да, конечно! Мое убеждение состоит в том, что евреи должны жить в своей стране. Возможно, это проявление ограниченности, но каждый человек имеет право на свою ограниченность, у меня она такая. Пусть эта страна будет делать глупости, но мы сами будем нести за них ответственность.

Беседу вел Сергей ШАПОВАЛ