Спор об устройстве государства, праве и силе, свободе и произволе

...Ввели арестованного. Перед Правителем стоял еще молодой человек: под левым глазом — ужасающий кровоподтек, в углу рта — ссадина с запекшейся кровью. "Так-так, – пронеслось в голове у Правителя, — и этого покалечили. А ведь не сознаются, ни за что не сознаются. Скажут, что бедняга оказывал сопротивление. Они всегда так говорят..."

Арестованный с тревогой, любопытством и, как показалось Правителю, некоторой долей превосходства окинул взглядом присутствующих в зале Государственного Трибунала: стражников, секретарей, писарей и самого Правителя.

"О боги, боги! — с тоской подумал Правитель. — Каждый день из года в год одно и то же: разбойники, убийцы, воры, насильники... Сколько черни! Но этот, этот будет опаснее всех их вместе взятых. Нет-нет, он никого не ограбил, никого не убил. Я не удивлюсь, что за свою никчемную жизнь он и мухи не обидел. И все-таки, он умудрился посягнуть на святая святых — Величие Моей Империи. Он — странствующий философ, шатается по стране, рассуждает о жизни. Только каждое его слово для Государства смертельно. Поэтому для меня и для Государства он — злейший преступник".

– Итак, — обратился Правитель к узнику, — начнем. Тебя задержали на площади, где ты разговорами о свободе и справедливости сеял смуту, подговаривал народ бороться за права и тем самым причинил непоправимое зло Государственному Величию. Говори, несчастный, так было дело? Отвечай немедленно и не вздумай врать мне! — Правитель выразительно посмотрел на стражников.

В тишине зала зазвучал уверенный голос, который, безусловно, мог принадлежать лишь человеку, твердо верящему в свою правоту:

– Так и не так...

– Не понимаю, говори яснее.

– Твои воины действительно задержали меня на площади. Только я никого не смущал, и меньше всего мне хотелось бы причинить кому-либо зло. В моих словах не было зла, ибо нет и не может быть зла в том, чтобы сказать людям, что они люди. Я говорил народу о свободе...

– О свободе?! — возмущенно рявкнул Правитель. — Запомни, глупец, раз и навсегда: свобода — это привилегия властвующих. Только я. Правитель, могу быть в этой стране свободен!!!

– Ты ошибаешься, — тихо молвил Философ, и его губы тронула чуть заметная ироничная улыбка. — Ты глубоко ошибаешься, считая себя свободным. Свободы у тебя не больше, чем у последнего раба, который...

– Что-о-о?! — вскричал Правитель. — Да как ты смеешь говорить такое, ничтожный?! Я прикажу тебя казнить! У меня есть власть!!! Впрочем, не будем торопиться, — добавил он, немного справившись с гневом, — я всегда успею лишить тебя жизни. Продолжай.

– Твоя власть ничего не стоит, — спокойно сказал Философ. — Чтобы руководить толпой министров, воинов, советников и прочим сбродом (все они внушают тебе отвращение, но без них нет Государства) так, как тебе угодно, ты должен поступать так, как это угодно им. Поэтому ты — подданный свих чиновников еще в большей степени, чем они — твои подданные. Ты раб своих рабов. Так всегда бывает, когда управление строится не на праве, а на произволе. Значит, важнейшее благо — не власть, а право и свобода!

"А ведь насчет министров этот несчастный чудак не так уж и не прав", — подумал Правитель, но тут же отогнал эту мысль.

— Неужели ты, глупец, не понимаешь, что свобода не может быть важнейшим благом, потому, что она — наибольшее зло?! Свобода — это преступный инстинкт, я повторяю, преступный. Вспомни хотя бы стихийные бедствия. Что это, как не проявление крайней свободы? Это бунт природы, приносящий разрушения. Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой как... ну как, например, скорость и расстояние. Скорость равна нулю, расстояние равно нулю; нет движения, но есть покой. Свобода человека равна нулю, и он не совершает преступлений. Нет свободы, нет преступления, но есть общественный покой и порядок. Это же так очевидно. Посади тебя в тюрьму, да приставь к тебе стражу, и все — у тебя просто нет возможности преступить закон. И потому надежное единственное средство избавить человечество от преступности — это избавить его от свободы, — сказав так. Правитель победоносно посмотрел на Философа. — Что скажешь теперь, мыслитель?

– Я скажу, что это полный абсурд. "Нет скорости — нет движения, нет расстояния, но есть покой, — говоришь ты. А я говорю, что с таким же успехом можно утверждать: нет жизни — нет смерти, или нет пищи — нет отравления... Подобные сравнения кажутся мне по-детски смешными. Но мне не до смеха. Ты мечтаешь о тюрьме в масштабах целого государства. Это — мечта любого тирана. Но только, интересно, где ты возьмешь столько стражи, столько шпионов, чтобы окутать всех и каждого паутиной государственной заботы? Неужели ты не можешь понять одну простую истину: только государство, построенное на праве и свободе, может быть по-настоящему сильным. Только свободный народ может справиться с внутренними трудностями, достойно противостоять внешним врагам. Согласись, когда у человека нет свободы, у него вообще ничего нет. Не спорю, рабом легко управлять. Но не жди от него, что в случае необходимости он поддержит тебя, придет на помощь, бросится на защиту. По большому счету, рабу безразлично, что происходит в доме хозяина, чужом для него доме, да и кто будет его хозяином — ты или другой тиран — ему все равно. То же с народом. Народ-раб остается равнодушен к реформам, пусть даже самым прогрессивным, а в случае войны правитель такого народа обречен на поражение: он не сможет поднять народ на борьбу, взывая к национальной гордости, чувству долга, патриотизму — рабство убивает эти качества.

"А ведь этот несчастный не так уж далек от истины. Он мудрее, во сто крат мудрее многих моих советников. Одна беда — его рассуждения гибельны для государственной идеологии и моего Государства", — подумал Правитель. А Философ, пользуясь тем, что его не перебивают, продолжал:

– Пусть государство признает за своими подданными права, ибо бессмысленно отрицать очевидное; пусть оно примет на себя обязательство эти права обеспечивать, научится ограничивать свои стремления, свою власть и уважать закон; пусть государство научится прислушиваться к общественному мнению и голосу отдельной личности, и тогда...

– И тогда, — гневно вскричал Правитель, — оно неминуемо погибнет!!! Пойми, ничтожный, государство, государственная власть есть сила, ограничение которой есть слабость! Ты предлагаешь признать права подданных?! Это значит, что каждый, каждый, (то есть все!) будет иметь возможность заявить: "Я имею право!". И я буду вынужден уступить. Государство должно будет подчиниться этому нелепому требованию, которое вы, философы, называете "правомерным", — Правитель перевел дух и продолжил: — "Я имею право". Тот, кто так говорит, осознает себя личностью и отрывает себя от государства. Он позволяет себе иметь интересы иные, чем интересы Государства и интересы Правителя. Осознание своей обособленности, отдельности, индивидуальности – это болезнь. Так ведут себя засоренный глаз, нарывающий палец или ноющий зуб. Здоровые глаз, палец, зуб — их будто и нет. И ты хочешь, чтобы я потворствовал болезни, ограничил государственную власть, признав права подданных?! Не бывать этому!

– Признай за народом права, уважай эти права, и он ответит тебе преданностью, назовет мудрым. Дай народу возможность высказывать свое мнение, прислушивайся к этому мнению особенно тогда, когда оно отличается от твоего; допусти народ к участию в государственном управлении, позволь ему разделить с тобой ответственность в принятии решений, и ты впишешь светлые страницы в историю своего государства, — твердо сказал Философ.

– Что-что?!! — взорвался Правитель. — Я не потерплю в своем государстве демократию! Я не верю в мудрость народа и в это твое "общественное мнение". Да и вообще, что такое общественное мнение? Как можно прислушиваться к тому, что изменчиво и непостоянно?! Народ глуп и капризен. Сегодня он хочет одно, завтра — другое, а послезавтра потребует третье... Он имеет склонность повторять то, что чаще всего слышит от таких вот проходимцев как ты! Мой дед говорил моему отцу, а отец завещал мне: "Никогда не советуйся с недругом, женой и народом". Я принимаю решение. Если оно не выполняется – наказываю виновных, если мне оказывают сопротивление — ввожу войска. И все. Государственный механизм прост: воля плюс сила. И незачем его усложнять демократическими излишествами. Несогласные, недовольные, инакомыслящие уничтожаются, в Государстве царят согласие и порядок.

– И страх, страх, леденящий душу, сковывающий движение... Но рано или поздно народ перестанет тебя бояться. Да, ты силен, но ты же и слаб, потому что самый сильный никогда не бывает силен настолько, чтобы быть самым сильным всегда. Придет тот день, когда твоя власть, которая держится лишь силой штыков, падет, ибо такая сила всегда конечна. Запомни, Правитель, если ты не предъявишь народу в обоснование своей власти вместо устрашения право, если твои решения не приобретут характер справедливых и правомерных (а это возможно лишь при условии, что народ участвует в их принятии), – так вот, если твои решения будут опираться на одну лишь физическую силу, и не будут иметь народной поддержки, ты потеряешь не только государство, но и свою жизнь. Долженствующих повиноваться всегда больше тех, кто повелевает, и терпение народа не безгранично. Придет день, когда чаша народного возмущения переполнится, и на тебя обрушатся с ненавистью, соразмерной твоим злодеяниям. И тогда, Правитель, берегись!!! Нет ничего сильнее и праведнее народного гнева.

– Как, ты мне еще угрожаешь? Кем ты себя возомнил?! — закричал Правитель, не помня себя от гнева. — Ты подписал себе смертный приговор. Но я милостив сегодня, и даю тебе последнее слово.

"О боги, боги! Зачем я это делаю? Почему я слушаю этого бунтовщика, стараюсь запомнить каждое его слово? Неудивительно, что за этим безумцем ходили целые толпы. Представляю, что он им там наговорил, и как они его слушали, если даже я уступил его логике и красноречию. Он опасен, очень опасен. Пора с ним кончать". И вслух: — Говори, но знай, что жить тебе осталось несколько минут, и это твои последние слова.

– Я хочу рассказать тебе одну басню, попытайся ее понять. Слушай:

Ребенок некогда сердился,

Увидев в зеркале свой безобразный вид;

Ну в зеркало стучать, и в сердце веселился,

Что может зеркало разбить.

Наутро же, гуляя в поле,

Свой гнусный вид в реке увидел он опять.

Как реку истребить? — Нельзя, и поневоле

Он должен был и стыд и срам питать.

Монарх, стыдись! Ужели это сходство

Прилично для тебя?

Я — зеркало: разбей меня,

Река — история, потомки:

Ты там найдешь еще себя...