Признания антисоветского русофила

Есть смысл знать, что происходит в России, и разговаривать об этом. Поэтому я отправился на встречу Валдайского клуба и в Ярославль — хоть и боялся, что вся моя поездка закончится фотографией с премьер-министром Путиным

Вопреки предостережениям я решился поехать на сентябрьскую встречу Валдайского клуба и на форум в Ярославле. В обоих этих мероприятиях участвовали российские и заграничные эксперты по России, журналисты и политики, а также представители верховных властей России: в первом — премьер-министр Владимир Путин, во втором — президент Дмитрий Медведев.

— Принимая в этом участие, ты легитимизируешь антидемократический режим сегодняшней России, — говорили мне мои русские друзья. Я услышал, что буду легитимизировать режим Путина, как Лион Фейхтвангер в книге «Москва 1937» оправдывал сталинские процессы. В ответ я сказал, что не намерен легитимизировать никакой режим. Считаю, кроме того, что нельзя сравнивать Москву 1937 г. с нынешней. И что всегда лучше разговаривать, чем не разговаривать. Разве что сидишь в тюрьме, а на разговор тебя вызывает следователь.

Не отказываться от диалога

На Валдайский клуб меня пригласил его организатор и автор проекта, политолог Сергей Караганов, который связан с Путиным, на форум в Ярославле — доверенный экономист Медведева Владислав Иноземцев. Оба приглашения я принял, так как мне было любопытно, что собой представляет такая «показуха», как выражаются мои русские друзья. Хотелось сопоставить мнения официальной и неофициальной России, а также посмотреть, каким образом действуют люди, которых Ленин назвал западными «полезными идиотами». Моя собственная редколлегия воспользовалась этим определением, публикуя текст выдающегося российского политолога («Полезные идиоты Путина», «Газета свёнтечна», воскресный номер «Газеты выборчей», 4-5.09.2010). Лидия Шевцова, которой я восхищаюсь, которую уважаю и ценю, критиковала в ней Валдайский клуб и его наивных участников.

Валдайский клуб и форум в Ярославле — это действительно «показуха». Отрежиссированное представление, в котором премьер-министр Путин и президент Медведев предъявляют себя Западу. Однако к собственному изумлению я встретил там фантастических людей: Сергея Алексашенко, Кирилла Рогова, Владислава Иноземцева, Александра Архангельского, Андрея Зубова, Владимира Рыжкова. Это лишь несколько фамилий, список значительно длиннее.

Поразил меня до боли откровенный разговор о прошлом России, в особенности о сталинизме. Естественно, были и такие русские, которые пытались эту историю релятивизировать и даже оправдывать. Большинство, однако, говорило честно и смело — как об истории, так и о политике нынешнего правительства. Премьер-министра подвергали более жестким нападкам, нежели президента. Среди дискутирующих были и критики, и защитники, и люди, связывающие осторожные надежды с процессами, которые происходят в России.

Лично я боюсь образа мыслей, согласно которому любые действия Путина или Медведева — «показуха». Помню споры времен Горбачева с русскими эмигрантами и с элитой польского подполья. Я слышал, что перестройка — это «показуха» на потребу Западу. Так же считала и польская коммунистическая номенклатура. Однако при чтении советских газет у меня складывалось впечатление, что язык меняется, а вместе с ним меняется и действительность. Перестройка началась с декораций, но в реальности — иначе, нежели в театре, — декорации в конце концов начинают жить собственной жизнью.

И когда твердокаменные партийные ортодоксы тоже поняли, что речь идет не об одной только смене декораций, они начали призывать к развенчанию и ликвидации политического курса Горбачева, как в нашумевшем тексте Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». Но в итоге коммунизм проиграл, и никто не хочет его восстановления. СССР распался, и никто не хочет его реставрировать. В том числе и Путин, хоть он и провозгласил, что это крупнейшая геополитическая катастрофа XX века.

Сегодня неведомо, куда движется Россия. Можно с легкостью констатировать, что Сергей Караганов, пишущий, будто «вся Россия — это большая Катынь», не вызывает доверия, так как еще два года назад он убеждал нас в Варшаве, что Катынь — всего лишь эпизод, который поляки поднимают с маниакальной настойчивостью. Но Россия и вправду представляет собой большую Катынь, и идея об увековечении российских жертв сталинизма заслуживает поддержки. Независимо от того, кто это высказывает и какими намерениями руководствуется.

Ленин говаривал, что чем хуже идут дела у российского государства, тем лучше для революции. Я противник такого мышления. Считаю, что чем хуже, тем хуже, а чем лучше, тем лучше. Поэтому есть смысл наблюдать за тем, что происходит в России, и разговаривать об этом. Отказ от диалога противоречит той философии, которая сопутствовала построению демократии в Польше.

Стальные глаза Путина

В рамках Валдайского клуба у нас состоялась встреча с губернатором Петербурга Валентиной Матвиенко. Словно на комсомольском собрании, мы услышали, что в России всё в полнейшем порядке. Однако же Медведев сказал открыто, что страна держится на высоких ценах нефти и газа и неизвестно, что произойдет, если они упадут. Когда подобное говорит президент, это слышит каждый, кто хочет слушать.

Россия располагает реформаторским потенциалом — таков мой вывод из бесед с российскими гражданами. Естественно, сегодня неизвестно, кому следует возглавить эти реформы — премьер-министру, президенту? А может быть, кому-то совсем другому? Ведь в России существует еще и страх перед реформами, которые в 1990 е ассоциировались с бедностью, коррупцией, мафией, хаосом.

В Ярославле президент отверг популярные рекомендации китайского пути для России. Один из ведущих демократов сказал прямо, что если Россия собирается идти китайским путем, то мэра Москвы и его жену следует расстрелять, как расстреляли мэра Шанхая. Кто-то другой давал понять, что если имеется желание строить империю по китайскому образцу, то надо покончить с поездками на отдых в Альпы или с отправкой дочерей на учебу в Бостон. Кто-то напомнил, что вопреки всеобщему убеждению России не угрожает ни НАТО, ни Запад. Реальная угроза — исламский терроризм, а потенциальная — Китай.

Мне понятно, почему мои русские друзья предостерегали меня не ехать на Валдай и в Ярославль. Я и сам боялся, что мною будут там манипулировать, а вся моя поездка сведется к фотографии с премьер-министром Путиным. В Москве мы встречались с главой российского МИДа Сергеем Лавровым. О Польше он говорил тепло. Был на удивление искренним. Однако это не был язык честного, добросовестного диалога. Я ощущал тональность имперского, советского самодержавия (например, по поводу Кавказа или Приднестровья). Россия знает, чего хочет, — казалось, говорил Лавров, — и либо мы примем ее условия, либо правительство России заговорит другим языком. Такова моя интерпретация, и мне бы хотелось, чтобы она оказалась неправильной.

Из Москвы нас завезли в Сочи, в резиденцию премьер-министра. Принимали нас там со всяческими почестями. Во время великолепного ужина в огромном зале Путин приветствовал всех и предоставлял слово. Он был в превосходной форме, непринужден, остроумен, одет по-спортивному. Чувствовал свою силу. На тему уличных демонстраций оппозиции высказывался свысока, пренебрежительно и с презрением — я слушал это с грустью.

Первые четыре вопроса, несомненно, заготовленные заранее, снимало телевидение. Потом журналисты ушли. Большинство высказываний иностранных гостей на самом деле оказалось подхалимским. Я слушал их с неприятным осадком. Здесь Лилия Шевцова права, но она ошиблась в том, что касалось российских голосов. В Сочи русских не было, но в Валдайском клубе они говорили много, умно и интересно. Это не был театр — говорили живые люди, озабоченные перспективами России.

Из Польши, кроме меня, приехал бывший премьер-министр Лешек Миллер. Всё, что он говорил, было трезвым и разумным. Вначале я задал Путину вопрос о деле Химкинского леса, вырубка которого под автостраду будоражит российское общественное мнение. Отвечал он компетентно, но в духе статьи Юрия Лужкова, тогда еще мэра Москвы, напечатанной в тот самый день в «Российской газете»: со скандалистами нечего разговаривать.

Потом я спросил о Михаиле Ходорковском, бизнесмене, который с момента, когда он начал проявлять политические амбиции, сидит за мнимые финансовые нарушения. Это сделало меня на один день знаменитым среди московской либеральной интеллигенции. Я украл шоу у Путина. Такого вопроса он не ожидал. Я увидел его гримасу и стальные глаза. А потом — безумно эмоциональный ответ, что у Ходорковского на руках кровь, так как его охранник убивал людей, за что и осужден.

Затем один британский аналитик спрашивал Путина о демонстрациях оппозиции, которые власть грубо, жестоко разгоняет. Ответ снова удручил меня. Премьер-министр России говорил словно Ежи Урбан [пресс-секретарь правительства ПНР] в годы военного положения. Что оппозиция ничего не значит, а власть будет бить демонстрантов дубиной по башке, пока те будут нарушать административные запреты. Проблема в том, что власть не соглашается на такие демонстрации.

Гражданский порыв

Почему я спросил про Ходорковского? Потому что модернизацию не удастся проводить без демократизации. Важно доверие к властям. В 1980-е тестом на доверие к Горбачеву стал его телефонный звонок в Горький, ссыльному Андрею Сахарову. Сегодня весь мир смотрит на Ходорковского. Пока он не выйдет на свободу, премьер-министра России будут считать руководителем, для которого личная мстительность важнее государственных интересов.

Понятное дело, я высказываюсь за постепенный путь России к демократии. Медведев отметил, что условием демократии в России является защита прав человека — любой ценой. Он говорил, что демократия не придет ни сверху, ни с Запада, но снизу. Для меня пример этого — как раз гражданский порыв в защиту леса в подмосковных Химках. Я познакомился с Евгенией Чириковой, возглавляющей этот протест. Она великолепная девушка, дитя перестройки, лицо новой России. Если в России появятся тысячи таких людей, то страна добьется демократии. Так я и сказал в интервью «Новой газете»: или гражданское общество, или гражданская война.

У российских граждан есть осознание кризиса — Россия находится на перепутье. Отсюда упор на модернизацию и десталинизацию. Отсюда открытость Западу — до сих пор только словесная. Но Россия, которую я наблюдал, — это Россия открытых дебатов.

Многие полагают, что конфликт между президентом и премьер-министром России — это иллюзия, игра в злого и доброго полицейского. Не знаю, как всё обстоит на самом деле, но вижу, что акценты они несомненно расставляют по-разному.

Путин говорит: то, что мы имеем, — это и есть демократия. Говорит это жестко, хулиганским языком шпаны. И производит впечатление человека, не верящего в демократию. Ни в России, ни на Западе.

Медведев говорит иначе: что демократия — это процесс. Что сегодня демократии в России больше, чем пять лет назад, и это можно прочесть как закамуфлированную шпильку в адрес Путина.

Но я убежден, что конфликт между окружением Путина и Медведева существует. От людей премьер-министра я слышал без обиняков, что править Россией будет Путин, а всякие другие решения — это пустые мечтания. Другие, однако, говорят, что это прямая дорога к катастрофе России. Если Москва не совершит поворот, то утонет в застое.

Поэтому нужно доброжелательно смотреть на тех, кто хочет Россию модернизировать, то есть демократизировать. В одной из статей Вячеслав Иноземцев написал, что сегодня быть за модернизацию означает быть демократом. Не знаю, что произойдет, но желаю удачи тем, кто хочет менять Россию в лучшую сторону, иными словами, расширять пространство демократии.

В Польше перед президентскими выборами мы до последнего момента не знаем, кто выиграет. В России это известно за месяц до голосования. Поэтому я считаю, что приехал в Москву из демократической страны. В России сегодня нет демократии, а есть мягкий, либеральный авторитаризм. Но демократы в России есть. Невозможно вообразить себе демократическую страну без демократов. На этом основывается мой оптимизм. А будучи польским патриотом и антисоветским русофилом, я желаю России всего наилучшего.

Див. також: Лілія Шевцова. Залицяння чи місія